Питер Шеффер создал свою пьесу "Амадей" в 1979 году под влиянием «маленькой трагедии» А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери» и одноименной оперы Н.А. Римского-Корсакова.
   Образ Сальери, созданный Шеффером, не имеет ничего общего с оригиналом. На самом деле Антонио Сальери в свое время был гораздо более известен, чем Моцарт, и, ни в коей мере не являясь ни бездарным, ни посредственным, пользовался заслуженным уважением со стороны коллег, в том числе и Моцарта; Бетховен и Шуберт, ученики Сальери, посвящали ему свои сочинения.
    После того, как английский театр представил в Италии пьесу Шеффера, вызвавшую негодование у соотечественников композитора, Миланская консерватория инициировала процесс над Сальери — по обвинению в убийстве Моцарта. В мае 1997 года суд, заседавший в главном зале миланского Дворца юстиции, заслушав свидетелей обвинения и защиты (исследователей жизни и творчества Моцарта и Сальери, а также врачей), вынес композитору оправдательный приговор: не убивал.
https://vk.com/theatrehd?w=wall-39538039_29382

    В спектакле очень много музыки (собственно, строгие указания относительного то, что должно звучать на сцене, оставил в ремарках к пьесе сам автор, Питер Шеффер). Но музыка Сальери почти не звучит.
    «…Хотя легендарный саундтрек „Амадеуса“, ставший одним из самых продаваемых альбомов классики за всю историю звукозаписи, состоял сплошь из Моцарта, выход фильма дал неожиданный и мощный толчок для возрождения интереса как раз к Сальери. В наш постмодернистский век история „гения и злодейства“ совершила полный круг. Если героев Пушкина (как и их прототипы) интересовало, какие злодейства совершал тот или иной гений, то современникам Формана и Шеффера вдруг срочно захотелось узнать: а что гениального сочинил оскароносный злодей?
    Сочинения Сальери начали разыскивать, издавать, исполнять и ставить в оперных театрах. Фестиваль его имени стал ежегодным. В родном городе Леньяно в честь Сальери назвали музыкальный театр. Великая Чечилия Бартоли записала диск с 13 его ариями. Восстановленной по рукописи оперой Сальери „Признанная Европа“ открылся в 2004 году после ремонта миланский театр Ла Скала (премьерой той же оперы он открылся после пожара в 1778 году). Посыпались современные постановки на оперных сценах от Канады до Австралии».
https://vk.com/theatrehd?w=wall-39538039_29431

Родители мои были провинциальными подданными австрийской империи: торговец из Ломбардии и его жёнушка. Они знали лишь свой городок Леньяго, откуда мне хотелось быстрее сбежать. Они были правоверными католиками, но молили Бога лишь об успехе в торговле и о том, чтобы всегда оставаться заурядными людьми.
   Но мне требовалось совершенно иное. Я хотел славы. Не буду вам врать, я желал воссиять, как комета, на европейском небосводе. Но лишь одним способом. Это музыка. Абсолютная музыка. Нота музыки либо фальшива, либо нет – абсолютный закон. Этого не изменит даже время. Музыка - божественное искусство.
   
    Я желал лишь стать одним из тех композиторов, которые славили Бога на протяжении долгой истории Италии. Я видел Бога по воскресеньям в церкви, Его образ на осыпающейся стене. Старый, закопченный свечами Бог в багряных одеждах, взирающий на мир глазами торговца. Эти глаза заключали сделки, настоящие и необратимые. «Ты мне то, я тебе это! Не больше, не меньше». Накануне того дня, когда я навеки покинул Леньяго, я пошел к Нему, чтобы самому заключить сделку. Я был 16-летний тихоня, исполненный отчаянных притязаний. Я преклонил колени перед Богом-Торговцем и молился всем сердцем образу на ветхой штукатурке. «Господи, позволь мне стать композитором! И дай мне достаточно насладиться славой». За это я буду жить добродетельно, стараясь облегчить жребий ближних. Я буду прославлять Тебя музыкой во всякий день жизни моей. Когда я сказал аминь, глаза Бога озарились. «Хорошо… Ступай, Антонио. Служи Мне и людям – и будешь благословенен». «Благодарю! – воскликнул я. Я твой раб на всю жизнь». Уже на следующий день явился некий друг семьи – неожиданно, откуда ни возьмись. Он забрал меня в Вену и оплатил мои занятия музыкой. Да! Вскоре я познакомился с Императором, и он был благосклонен ко мне. Несомненно, Бог принял мои условия.
   
     Место действия - Вена. Начнем рассказ с 1781 года. Это еще эпоха Просвещения, радостное время, пока во Франции гильотина не рассекла наши жизни пополам. В 31 год я уже плодовитый композитор при Австрийском дворе. У меня есть почтенный дом и почтенная супруга Тереза. Поверьте, я не надсмехаюсь над ней. От домашних мне требовалось единственное качество – отсутствие душевного пыла. В Терезе это отсутствие сразу бросалось в глаза. У меня была прекрасная ученица – Катерина Кавальери. Ей предстояло стать лучшей певицей в своем поколении. Но тогда она была лишь неуемной ученицей с веселым взором и сладкими, манящими губками. Я был влюблен в Катерину. По крайней мере, вожделел ее. Однако из-за моей клятвы Богу, я никогда не изменял супруге. Я и пальцем не трогал эту девушку. Лишь иногда давил на диафрагму, чтобы обучать ее пению.
    Мое честолюбие пылало неугасимым пламенем. Его целью была должность первого придворного капельмейстера, которую занимал Джузеппе Бонно, 70-летний, и, по-видимому, бессмертный.

   Когда вы родитесь, вам расскажут, что мы, музыканты 18 века, были лишь слугами – добровольными рабами благородных богачей. Так и было. Но в то же время всё было не так. Да, мы были слугами. Но просвещёнными слугами! И своими умениями мы облагораживали заурядную жизнь людскую. Мы брали людей непримечательных: обыкновенных чиновников, заурядных епископов, банальных военных и гражданских чинов, их жен, и мы освящали их посредственность. Мы умягчали их дни музыкой скрипок. Мы пронизывали их ночи музыкой лютни! Мы дарили им музыку для торжественных шествий, серенады для любовных игр, пение рожков для охоты… и бой барабанов для войн. Трубы звучали при их рождении, а фаготы ревели при их смерти. Вкус их дней сохраняется только благодаря нам. Нашу музыку помнят, когда их политика уже давно забыта. Ответьте же, прежде чем назвать нас слугами: кто кому служил? И кто, любопытно узнать, в ваш век обессмертит вас?

***
  Я был самым успешным молодым музыкантом в городе музыкантов. И тут, неожиданно, без предупреждения…
"- Моцарт! Моцарт!
– Моцарт приехал!"
Секрет успешной жизни в большом городе состоит в том, чтобы всегда знать, что происходит за твоей спиной.
"– Он уехал из Зальцбурга!
– Намерен давать концерты!
– Объявляет подписку".
    Разумеется, он давно был известен мне. Слухи о его мастерстве обошли всю Европу.
"- Говорят, в 5 лет он написал симфонию, а в 4 года – концерт.
- В 14 лет –целую оперу.
– А сколько ему теперь?
– 25 лет.
- И сколько он здесь пробудет?
- Он не уедет. Он останется."
   ...- Я хочу с ним познакомиться. У кого он здесь бывает?
- Завтра будет у баронессы Вальдштедтен. Там будет исполнено кое-что из его сочинений.

   Тот вечер изменил всю мою жизнь. Сначала я зашел в библиотеку, чтобы немного перекусить…
Через дверь я слышал какую-то серенаду. Сначала смутно: я был слишком потрясён, чтобы вслушиваться. Но вскоре звук усилился – торжественное адажио в ми-бемоле. Довольно простое начало: пульсация в нижнем регистре: фаготы и бассетгорны – словно ржавая гармоника. Это было бы смешно, если бы не медленный темп, который придавал сочинению некую безмятежность. И вдруг – высоко зазвучала единственная нота на гобое. Она висела непоколебимо, пронзая меня, пока исполнителю хватало дыхания, затем кларнет выдал такую восхитительную фразу, что я дрогнул. Глаза мои затуманились, свет в комнате задрожал. Гармоника заревела громче, а высокие инструменты причитали и издавали трели, опутывая меня нитями звуков, пронзая и опутывая меня нитями боли. Ах, эта боль. Я раньше не знал такой боли. Я воззвал к своему бдительному старому Богу: «Что это? Что?» Но гармоника играла все громче, и эта боль врезалась все глубже в мою трясущуюся голову, пока я вдруг не побежал.
    Я ринулся в боковую дверь. Запинаясь о ступени, выбежал на улицу, в вечернюю прохладу, едва живой. Что это? Что это такое? Ответь, Господи! Что это за боль? Какая потребность выражена в этом звуке? Вовеки неисполнимая, однако, переполняющая того, кто слышит. Это потребность в тебе? Твоя ли она? Смутно звучала музыка из зала наверху. Смутно светили звезды на пустынной улице. И вдруг я испугался. Мне казалось, что я услышал голос Бога… и что он исходил от той Твари, чей голос я уже слышал. То был голос непотребного мальчишки.
      Я поспешил домой и подавил свой страх работой. Больше учеников – пока их не стало 30 или 40. Больше заседаний в помощь бедным музыкантам. Больше песнопений и гимнов, славящих Бога. А ночью я молил Бога лишь об одном: «Позволь твоему звуку проникнуть в меня! Позволь мне быть Твоим проводником. Позволь мне, Господи».

***
    Я старался избегать юного Моцарта, однако послал двух сплетников раздобыть любые его партитуры.
Шесть клавирных сонат написаны в Мюнхене, две – в Мангейме. «Парижская симфония». Искусно. Все эти сочинения были искусны, однако казались мне совершенно пустыми.
Дивертисменты Ре мажор и Соль мажор. Великая литания Ми-бемоль.
То же самое. Традиционно. Даже скучно. Творчество скороспелого юнца – кичливого сына Леопольда Моцарта, и ничего более.
Та серенада была всего лишь исключением в его творчестве. Везение, которое может посетить любого композитора в удачный день. Возможно, я был поражен, что эта мерзкая Тварь способна писать музыку? Внезапно я ощутил огромную радость, захотел разыскать его и приветствовать его в Вене.
   
     Она сказала, что это оригиналы партитур. Его первая и единственная нотная запись. Но мне показалось, что это чистовики. Они не содержали никаких исправлений. Сначала я был озадачен, но потом вдруг встревожился. Было очевидно, что Моцарт просто записывал готовую музыку, звучавшую в его голове. В этой музыке было такое совершенство, какое можно встретить нечасто. Переставь одну ноту – и все сойдет на нет. Переставь одну фразу – и все здание рухнет. Здесь вновь – уже в изобилии – были те звуки, которые я слышал тем вечером в библиотеке. Те же дробные гармонии, яркие коллизии, мучительные восторги. Стала очевидной истина: та серенада не была случайностью.
Сквозь клетку кропотливо выведенных на бумаге значков – я смотрел на Абсолютную Красоту.
   
     Я понимаю. Я вижу свой удел. Теперь я впервые ощущаю свою пустоту, как Адам некогда ощутил свою наготу. Сейчас в каком-нибудь местном трактире мерзко хихикает юнец, способный записать на бумаге, даже не отложив свой кий, первые попавшиеся ноты, и мои продуманные ноты превратятся в безжизненные царапины.
    Благодарю, Господи… ты дал мне желание служить Тебе – а оно дается лишь немногим, - но затем позаботился о том, чтобы я стыдился звука своего служения. Премного благодарен… ты дал мне желание славить Тебя – это тоже дается немногим, - но затем Ты отнял мой голос. Премного благодарен. Ты позволил мне постичь Бесподобное – а большинству людей это неведомо! Но затем Ты сделал так, чтобы я вечно сознавал свою посредственность.
    За что? За что? Чем я провинился? До сего дня я стремился лишь к добродетели. Я неустанно трудился, облегчая долю ближних. Я все более и более совершенствовал талант, которым Ты наделил меня. Ты знаешь, как я тяжко трудился – с одной лишь целью: в конце концов, занимаясь тем искусством, через которое я познаю весь мир, - услышать Твой голос. И вот теперь я слышу этот голос – но он называет лишь одно имя: Моцарт.
    Зубоскал, чванливый мальчишка Моцарт, ни минуты не трудившийся на благо ближних. Грубиян Моцарт с женой, шлепающей его по заднице! И его Ты избрал своим единственным проводником. А моя единственная награда и высочайшая честь – быть единственным из ныне живущих, кто отчётливо распознал Твоё воплощение. Благодарю вновь и вновь, Господи! Так тому и быть. Отныне мы с тобой враги. Этого я не стерплю, слышишь? Сказано: «Бог поруган не будет». А я говорю, что Человек поруган не будет. Я не буду поруган! Сказано: «Дух слышит, где хочет». А я говорю Тебе: нет! Он обязан желать добродетели, или вовсе не дышать. Несправедливый Бог! Ты враг мне! Я нарекаю Тебя: Враг Предвечный! Клянусь, что до последнего вздоха я буду всеми силами препятствовать Тебе на земле! Для чего еще нужен Человек, если не преподать урок Богу? Моцарт!